Так к нашей коллекции добавились памятная книга сызранского иконописца Александра Архиповича Бочкарёва с перечнем заказов на выполнение иконописных работ, большое количество писем и фотографий, а также икона «Богоматерь Знамение Новгородское», написанная А.А. Бочкарёвым незадолго до смерти.

Чрезвычайно важным для нас стало приобретение рукописного Месячного иконописного подлинника полной редакции, дополненного «Собранием о надписании Животворящего Креста», выписанным из «Поморских ответов». На оборотной стороне обложки книги сделана запись: «Сия книга переплетена 7 марта 1887 года».

Время написания текста Месячного подлинника относится к середине XIX века, выдержки из «Поморских ответов» написаны обычным гражданским шрифтом и дати¬руются, очевидно, временем, близким ко времени переплетения книги.

Между страницами книги оказалось множество листков с различными записями. Среди них несколько интересующих нас прорисей на кальке с филигранно выполненными карандашными изображениями святых, рецепты «как составить крепкий и слабый полимент» и «как проводить злащение», заметки о том, «где купить кисти» и т.п. На месте титульного листа аккуратно вклеена страница с записями.

Содержание некоторых записей мы приведем дословно.

«1847 года родитель наш Василий Порфирович помер сентября 29. Иван Иванович Дьяконов помер того же году ноября 12 дня».

«1865 года ноября 1 числа выдана в замужество дочь Александра».

«1866 года сентября 4 числа померла родительница Матрёна Трифоновна, жития было 63 года».

Большой разрыв в хронологии записей свидетельствует о том, что записи были сделаны в более поздний по отношению к произошедшим событиям период и носили, несомненно, характер памятных. Однако именно эти события, имена их героев и даты позволили нам путем сравнения автобиографических данных установить хозяина Иконописного подлинника. Им оказался Давид Васильевич Попов, он же Порфиров. Забегая вперед, скажем, что фигура иконописного мастера Д.В. Попова была ключевой в развитии иконописного промысла Сызрани второй половины XIX века.

XIX веком отмечено большинство икон нашей сызранской коллекции, и лишь десятую часть упомянутой коллекции можно датировать концом XVIII века или рубежом XVIII-XIX веков.

Несмотря на принадлежность большей части икон Новому времени, мы обнаруживаем полную чуждость сызранского иконописания академическому стилю. Академическая церковная живопись с ее типичными попытками портретного письма, объемными подачами фигур, яркими красками и особой ценностью икон, написанных на сусальном золоте, была типична для России XVIII – XIX веков. Не стало исключением и иконописание Симбирской губернии в целом. Примеры тому – икона «Святой благоверный князь Александр Невский» с подписью: «Сооружена гласными Симбирской городской Думы в память Введения в Симбирске в (?) день февраля 1871 года Городского положения» или икона «Святых апостолов Петра и Павла» с подписью: «В дар ктитору Симбирской градской церкви Святых апостолов Петра и Павла в знак признательности. 30 дня января 1913 года». Эти и множество других икон местного производства являются яркими образцами, соответствующими «фряжскому» стилю иконописания.

Что же касается именно сызранских икон есть все основания констатировать: хотя и писались они в период, когда преобладал академический стиль, освободивший живопись от всех тех условий, исполнения которых требовала Восточная церковь, всё же сызранское иконописание сохранило и донесло до XX века иконы, выполненные в классической манере древних икон. Причем, в отличие от палешан, работавших много и плодотворно в разных стилях, переживших как яркий случай, как эпизод «письмо греческого пошиба», сызранцы понимали греческое письмо совсем иначе. Последнее для них было единственно возможным смыслом и сутью иконы. «Наука древностей и искусства православного Востока обязательна для русской археологической науки не только как среда наиболее ей близкая, родственная и потому понятная, но и как исторически унаследованная», – пишет Н.П. Кондаков о генезисе памятников православной художественной культуры. Греческое письмо имело свое предназначение, оно основывалось на соблюдении общих и незыблемых правил, которые передавались из поколения в поколение и создавали универсальность и единство стиля.

Одно из упоминаний, свидетельствующее о наследственном характере сызранского иконописания, относится к 1866 году. Речь идет об архивной записи, касающейся замечательного мастера и наставника, воспитавшего целое поколение сызранских иконописцев, Давида Васильевича Попова (Порфирова). Про себя Д.В. Попов писал: «… мой прадед принадлежал к духовному званию, дед был мещанином, занимался иконописной работой, а отец – сапожным мастерством». Эта запись дает нам важную точку отсчета в изучении сызранского иконописания, приводящую нас приблизительно в 1810 год – время, когда дед Д.В. Попова сам начинал заниматься иконописью.

Очевидно, уникальность сызранских икон должна была быть связана с определенной средой, являющейся тем плодородным слоем, способным сохранять и воспроизводить легко узнаваемый стиль этих икон.

Исследовав множество архивных документов, мы убедились, что исключительно все сызранские иконописцы принадлежали к расколу. В таком свете нам стала понятной приверженность сызранских иконописцев греческому письму, где сама икона являлась отражением мироощущения старообрядчества, его стремления к коллективной целостности в противостоянии окружающему социуму.

Бесспорным подтверждением сказанному является само содержание Иконописного подлинника – сборника правил иконописания, в частности той его части, которая представляет выдержки из «Поморских ответов». Таким образом, Подлинник становится знаковым документом, свидетельством что его бывший владелец Д.В. Попов принадлежал к старообрядчеству.

Итак, перечисленное позволяет сформулировать нам первый тезис настоящего сообщения: Сызрань – один из развитых центров иконописания XIX века. В порядке уточнения добавим – центр старообрядческого иконописания. Сызранские мастера, опираясь на традиции византийского и древнерусского искусства, создали неповторимый, свой малый мир старообрядческих икон. В связи с принадлежностью сызранских иконописцев к старообрядчеству, нас, естественно, заинтересовал вопрос: случайно ли иконописцы принадлежали к расколу, когда и почему старообрядцы оказались на правобережье Волги под Сызранью?

В фондах Государственного архива Ульяновской области находим первый документ, который свидетельствует о распространении раскола в Симбирской губернии. Ссылаясь на него, можем предположить, что раскол появился в губернии около 1700 года. Будто бы «… первые семена раскола бросил какой-то московский житель, по имени не известный». Он закупал в Симбирской губернии хлеб и в «свободное время беседовал с крестьянами на улицах и в домах, внушая им, что ныне нет истинной веры в народе, что христиане изменили вере и вместо двуперстного сложения употребляют трехперстное, пишут иконы по-новому, и многое подобное тому говорил».

Появление старообрядцев в Симбирской губернии в начале XVIII века взял под сомнение кафедральный профессор протоиерей Духовной семинарии Симбирска Павел Охотин. В «Сборнике обозрений пред¬метов, преподанных ученикам семинарии в 1860/61 учебном году» он писал о первоначальном появлении раскола в Симбирской губернии в последней четверти XVIII века. «По церковным данным, 1781 год», – указывает он и говорит об ошибочности мнения, будто бы раскол появился в Симбирской губернии до времени восшествия на пре¬стол императрицы Екатерины II.

На достоверность вывода Охотина указывает известный манифест Екатерины II 1762 года. В нем императрица призывала вернуться в Россию всех «русских беглецов», обещая им различные «матерние блага» и восстановление их в правах «гражданственности». Последующие императорские указы 1764 и 1769 годов определяли вернувшимся в страну места для поселений по реке Иргиз и вдоль «старой сиротской дороги» с Волги на Урал, проходившей в том числе и по территории Симбирской губернии.

В «Симбирских епархиальных ведомостях» (№ 7 за 1902 год) в обширной статье «Исторический очерк раскола и сектантства в Симбирской губернии» священник С. Введенский пишет: «По указу Екатерины II от 14 декабря 1762 года, в видах колонизации края, были приглашены, как известно, Ветковские заграничные раскольники для заселения берегов Волги, и тогда, нужно думать, некоторые поселились не только в из¬вестных впоследствии Иргизских скитах, но и в пределах Симбирской губернии, в уездах – Симбирском, Сенгилеевском и Сызранском».

В «Сборнике исторических и статистических материалов Симбирской губернии на 1868 год» Сызрань отмечалась как город, славившийся своими «упорными и сильными по богатству и торговым связям с Москвою, Астраханью, Уральском и Черноморием раскольниками». «Милостыня, которую они (раскольники. – Ред.) получали из города Сызрани и других богатых мест была главным для раскола Симбирской губернии».

О распространенности раскола в Симбирской губернии можно судить исходя из данных кафедрального протоиерея Петра Устинова за 1878 год. «По пути от города Симбирска до города Сызрани и обратно, – писал священник, – Его Преосвященством Преосвященнейшим Феоктистом, епископом Симбирским и Сызранским, обозрено было 48 церквей (14 городских и 34 сельских), находящихся в 14 приходах с православным населением и 29 приходах с раскольничьим населением, остальные 5 храмов – бесприходные».

Итак, приведенные архивные сведения позволяют сформулировать второй тезис настоящего сообщения: Сызрань – один из старообрядческих центров Поволжья, тесно связанный не только со старообрядческими общинами прилегающих к Сызрани земель (периферий), но и оказывающий влияние на духовную жизнь всего региона. Есть основания считать справедливым утверждение, что именно икона становится одним из инструментов распространения влияния сызранских старообрядческих общин.

Выгодное географическое положение способствует быстрому экономическому росту Сызранского уезда к середине XIX века. Так ежегодный объем отгружаемых с сызранских пристаней различных сортов хлебных продуктов уже в этот период превышал 1 миллион пудов. К началу XX века по суточной переработке хлеба (60 тысяч пудов) Сызрань отстает лишь от Нижнего Новгорода, Саратова и Самары. В 1874 году в нескольких верстах от Сызрани владельцы Саймакинской суконной фабрики Войековы поставили первый русский асфальтовый завод. Акционерное общество Сызранско-Печерской асфальтовой и горной промышленности было единственным поставщиком отечественного асфальта и гудрона в России, вырабатывая только асфальта более одного миллиона пудов в год. В 1876-1880 годах был построен и открыт для движения железнодорожный мост через Волгу, по своей длине, 1 верста 195 сажен, он занимал первое место в Европе. Мост был зве¬ном, соединившим общую сеть российских железных дорог с Заволжьем и Сибирью.

Таким образом, мы привели лишь несколько зарисовок динамичной экономической жизни Сызрани XIX века. Последним штрихом старообрядческой пасторали можно считать численность купеческого сословия в Сызрани, составившего к 1867 году 1004 человека, цифра, естественно, не включает количество заведений и патентов по различным ремесленным цехам. Отметим, что население города в тот период составляло не более 30 000 человек. Более того, очевидно, что эта статистика отражает реальную социальную структуру населения города, поскольку содержит сведения на дату существенно более раннюю, чем дата утверждения Государственным Советом (3 мая 1831 года) закона «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных требований».

В наше обращение к экономической жизни Сызрани XIX века не входила задача установления причины быстрого промышлен¬ного роста уезда, и тем более – установления связи промышленного роста с конфессиональными предпочтениями сызранского купечества и промышленников. Однако относительно этого вопроса у нас есть одно весьма серьезное замечание – последние не избежали общей судьбы всего русского купечества XIX-XX веков, подавляющая часть их принадлежала к расколу, являясь экономическим фундаментом наиболее влиятельных общин Сызрани – поморских беспоповской и федосеевского толка, а также австрийского согласия.

Третий тезис нашего сообщения. Бурный экономический рост Сызрани в XIX веке приводит к появлению сословий, способных своими заказами поддержать иконописный промысел, который в свою очередь становится неотъемлемой частью экономики уезда.

Из архивных материалов известно, что уже во второй четверти XIX века купец Сидельников имел в Сызрани свой магазин, в котором продавались иконы местного производства, и стоили они дорого – от 5 до 15 рублей серебром. Иконы также можно было купить или заказать у мастеров-одиночек, либо в иконописных и иконостасных заведениях. Подобных мастеров и заведений, прямо или косвенно связанных с Сызранским уездом, по архивным сведениям за вторую половину XIX века, насчитывается не менее 70.

Иконный бизнес процветал, годовой налог за иконописное производство с мастера был небольшим и составлял 1 руб. 70 коп., зa содержание мастером рабочего или подмастерья налог составлял 1 руб. 15 коп., содержание ученика – 57 коп. (из «Книги Сызранской ремесленной управы на записку прихода и расхода сумм городских доходов по каретному и столярному цеху»). В то время работа над иконостасом, «с его покраской и позолотой в некоторых местах резьбы и карнизов золотом на гульфарбу» стоила 300 руб. А трехлетний контракт на обучение ученика с содержанием стоил от 100 до 150 рублей.

В целом иконописание в Сызранском уезде носило заказной характер, о чем свидетельствуют изображения патрональных (тезоименных) святых на полях большинства икон. Подавляющее число мастеров уезда принадлежало к общине поморцев-беспоповцев, приемлющих браки, однако сызранское иконописание само по себе не было явлением внутриконфессиональным. Иконописцы выполняли заказы также для старообрядцев австрийского согласия, для единоверцев и для господствующей церкви.

Из рапорта от 2 октября 1886 года благочинного Л. Павпертова епископу Симбирскому и Сызранскому Варсонофию по поводу вновь отстроенной церкви Казанской Богоматери в с. Батраки Сызранского уезда: «… иконостас и иконы поставлены. Лики в иконах написаны не согласно представляемым подрядчиком икон в образце, но много темнее с красноватым оттенком, как у единоверцев. На трех иконах Христа Спасителя: на горнем месте в алтаре, по правую сторону царских врат, над аркую в трапезе, и на двух иконах святителей на клиросах в нижнем ярусе иконостаса, перстосложение благословляющей руки не вполне православное, большой перст присоединен к концам двух малых перстов и не выражает ХС. При осмотре мною храма и иконостаса было более пятидесяти человек прихожан православных и несколько раскольников, и все единогласно высказали, что иконы так написаны по их желанию и им очень кажутся, и просили меня ходатайствовать перед Вашим Преосвященством об оставлении ико¬ностаса в этом виде. Если Вашему Преосвященству благоугодно будет сделать им снисхождение, то церковь к освящению совершенно готова». Резолюция епископа Варсонофия гласила: «Освятить храм в желаемое прихожанами время».

Из донесения графу Орлову-Давыдову от 20 августа 1812 года, с. Старый Тукшум, Сызранский уезд, Усольская вотчина графов Орловых-Давыдовых по поводу иконописца Ивана Янова, который, «хотя и пьяница», был на хорошем счету и пользовался заслуженным авторитетом: «старотукшумский живописец нужен для писания икон и к поправлению наших живописцев, ибо он, бывши в Усолье, говорил, что все писанные иконы должны быть варбией переправлены». Кроме того, у Ивана Янова был родной брат Пётр, который писал иконы на досках греческим письмом, потому что окрестные крестьяне «больше почитали иконописное письмо, а не живописное». Братья работали вместе и были выходцами из раскола.

Настало время вновь обратиться к фигуре Давида Васильевича Попова (Порфирова).

Д.В. Попов родился 17 ноября 1822 года. 24 января (?) года зарегистрировал брак с Авдотьей (Агафьей) Ивановной Дьяконовой. Имел двух детей: дочь Александру 1847 года рождения и сына Ивана 1856 года рождения.

Из архивных документов известно, что 22 октября 1866 года сызранский полицмейстер с ратманом прибыли в дом Давида Васильевича Попова, у которого, несмотря на закрытие моленной 4 октября этого же года, вновь образовалась моленная, где совершалось богослужение. Моленная находилась в верхнем этаже отдельно построенного от главного дома флигеле. Полицмейстер, войдя в моленную, не нарушил богослужение, а допустил поморцам окончить службу, после чего приступил к действиям, начав с переписки молельцев. В комнате, кроме Попова, находилось еще 17 человек, среди них дочь Александра, жена Авдотья, братья жены Константин Иванович и Андреян Иванович Дья¬коновы. Константин Иванович Дьяконов по¬стоянно проживал в Казани, а у Попова одно время вместе со своей женой Матрёной Ивановной обучался иконописному мастерству.

Спустя год после ареста моленной Давид Васильевич был допрошен судебным следователем. На допросе Попов показал, что моленной в его доме не было, а иконы, что висели по стенам, были заказными и висели они для того, чтобы не испортились. Он также сказал, что писал эти иконы разным лицам и даже в разные города. А молился Давид Васильевич вместе со своими родственниками за умершего отца по старообрядческому канону.

Несмотря на утверждение Попова, что в доме его никогда моленной не было, суд вынес 2 апреля 1869 года суровое решение. Давид Васильевич за открытие им в доме раскольнической молельни для публичного богослужения подлежал заключению в тюрьме сроком на один год, а всё устроенное в молельне подлежало слому и продаже в пользу местного Приказа общественного призрения.

Неординарность личности Попова (Порфирова) Давида Васильевича подтвержда¬ется множеством полицейских протоколов и судебных разбирательств с его участием незаурядностью отличались и лица, его окружавшие.

Иконописец Качаев Павел Семёнович 1828 года рождения, родом из села Кивати Сенгилеевского уезда, постоянно проживал в Сызрани, был женат, имел сына.

Можно предположить, что и Павел Семёнович Качаев был личностью незаурядной, с ним постоянно происходили всякие истории, о которых остались сведения в архивных документах. То Качаев за сбыт фальшивого кредитного билета содержался па приговору мирового судьи полтора месяца в тюрьме, то его обвинили в подделке и сбыте фальшивой серебряной монеты. Ha допросе же Качаев себя виновным не признал. Он сказал, что у него делали обыски отобрали вещи, которые служили ему для иконописания, а не для подделки монеты, как его в этом подозревали.

16 августа 1888 года Павел Семёнов Качаев попал в новую историю. В тот день он оказался в гостинице, которая находилась в доме Самариных по Большой Монастырской улице. Гостиница состояла из двух залов и небольшой комнатки для желавших уединения. В переднем углу этой комнатки висел образ в трех лицах – Святого Николая Чудотворца, Исуса Христа и Божией Матери, а на другой – висели картины обнаженных женщин во весь рост одна была изображена лицом к зрителю, другая – спиной.

Будто бы Качаев, показывая собравшимся (в комнате было человек пять-шесть гостей) икону, говорил, что образ написан неправильно, так как на нем трехперстное сложение, поэтому он молиться на нее не будет, а лучше поклонится нагим женщинам на картинах. Потом снял икону и выбросил из окна комнаты во двор.

Об этой истории стало известно помощнику пристава Сызрани. Он составил протокол случившегося и опросил свидетелей. Сам Павел Семёнович ни признавал, ни отрицал своей вины, поскольку, согласно его признанию, «был сильно выпимши» и ничего не помнил о том, что было в гостинице. Этот факт мог подтвердить иконописец Давид Васильевич Порфиров, в доме которого жил Качаев. Любопытно, что на допросе он назвал себя православным. Попов пояснил, что по делу Качаева ему ничего неизвестно, кроме того, что всю неделю до случая в гостинице, тот пьянствовал: он пил запоями, иногда недели по две – три.

Следует отметить, что икона «Седмица» (Господь Вседержитель с предстоящими), находящаяся в настоящее время в нашей коллекции, с бумажной маркой на обороте «Похвальный отзыв Казанской ремесленно-сельскохозяйственной и выставки. Качаев А.П., г. Сызрань» принадлежит кисти сына нашего героя – героя – Александра Павловича Качаева.

Вновь обратимся к семейной хронике Попова Давида 1 ноября 1865 года дочь Давида Васильевича Александра выходит замуж за Архипа Афанасьевича Бочкарева, жившего по соседству во второй части Закрымзенской слободы. Неизвестно, занимался ли сам Архип Афанасьевич иконописью – по архивным документам, он – псаломщик. 15 января 1866 года в семье Бочкарёвых появляется первенец – Александр. Всего в семье было четверо сыновей, и только Александр Архипович и Фёдор Архипович приобрели известность как иконописцы.

Есть сведения, что Александр Архипович Бочкарёв за успехи в иконописании награждался похвальным отзывом Нижегородской выставки 1896 года. А 9 сентября 1902 года он награждается Комитетом Сызранской сельскохозяйственной кустарной выставки за «предоставленные им две иконы».

После 1917 года иконописанием А.А. Бочкарёв практически не занимался. В 1929 году Александр Архипович был арестован по ложному обвинению и сослан на временное поселение в Архангельскую губернию, село Холмогоры. Вот уж действительно ирония судьбы – иконописец, старообрядец поморского согласия возвращается к своим «духовным истокам». Скончался А.А. Бочкарёв 31 мая 1934 года, вскоре после возвращения из ссылки. В справке о смерти в графе о роде занятий значилось: «Живописец в фотоартели при мастерских ИЗО».

В нашей коллекции содержится ряд икон А.А. Бочкарёва с клеймами мастера «Иконописец А.А. Бочкарёв в Сызрани, 189… г.».

Итак, сызранское иконописание конца XVIII и XIX веков отмечено прежде всего самобытным стилем, получившим в среде старообрядцев Поволжья название «греческого», с характерным для него сдержанным колоритом, лаконичностью композиции, удлиненными пропорциями фигур, изысканной симметричностью архитектурных кулис. Иконы сызранского письма не провинциальны, они отвечают самому взыскательному вкусу ценителей иконописи. В то же время обладают типичными для своего времени признаками старообрядческой иконы – ковчег, двойная опушь по полям, среди патрональных святых на полях изображение Ангела Хранителя, торцевые стороны иконной доски залевкашены и окрашены в киноварные или вишневые тона. Для малоформатных икон доски зачастую изготавливались из кипариса.

Важнейшим формальным признаком сызранской иконы является широкая пологая лузга. В подавляющем большинстве случаев по черному фону лузги, ограниченного по краям тонкими белильными линиями, нанесен золотом или серебром орнамент, состоящий из чередующихся стилизованных цветков ромашки и завитков в форме трилистника. В отдельных случаях на пологую лузгу нанесена золотая полоса шириной 3-4 мм, ограниченная по краям тонкими бе¬лильными линиями. На иконе «Богоматерь Знамение Новгородское» из нашей коллекции и являющейся, со слов семьи, последней из написанных Александром Архиповичем Бочкарёвым, вообще отсутствует какое бы то ни было декорирование пологой лузги.

Создается впечатление, что мастера, готовившие иконные доски, в процессе работы подразумевали некий типовой декор для нанесения на лузгу, а именно «ромашка-завиток», в то время как иконописец эпизодически отклонялся от заданного стандарта.

Удлиненный шрифт, которым подписывались иконы, также весьма типичен – в нем мы обнаруживаем сходство с полууставом старопечатных книг. В рассказе о сызранской иконе обращает на себя внимание череда названий различных населенных пунктов: Сызрань, Тереньга, Старый Тукшум, Сенгилей, Корсун (Симбирская губерния), Хвалынск (Саратовская губерния), Кузнецк (Пензенская губерния) – все эти населенные пункты являются не только местом бытования крупных старообрядческих общин, что само по себе является немаловажным фактом. Главное же – в этих местах жили и писали иконы на протяжении второй половины XIX века замечательные мастера из числа тех 70 мастеров-одиночек и иконописных заведений, отмеченных нами. И дело не в том, что все эти населенные пункты соседствовали территориально, главное – все они представляют собой географию сызранской иконы.